О чердачном

Со временем вещи уходят, уводя за собой воспоминания.
Хорошо тем, у кого в доме есть чердак.
Всё, на данный момент лишнее – туда.
Через сколько там лет можно забраться наверх и вытащить давнее.
А так – только случайно.
- Это ж сколько лет я тебя знаю! С того колхоза, помнишь, ты ещё всё с малолетним олигофреном возилась? – спросила меня одна дама.

Весь заезд отбыл в колхоз в пятницу, мне пришлось добираться самостоятельно в воскресенье.
Как добиралась – разговор отдельный, последние километров 10 ехала в кузове грузовичка в обнимку с перепуганным телёнком. Телёнка везли от ветеринара, чувствовалось, что от поездки и новых впечатлений он не в восторге.
Бригадир был недоволен – выходной, а тут вылезай из-за стола, ищи, куда меня поселить.
Зато обрадовался здоровый и не шибко трезвый лоб в первой хате: - От, Григорьич, спасибо, такую перепёлочку мне привёл!
У меня тогда был период красивых выдуманных страданий, а красиво страдать, отбиваясь от перепела, затруднительно, так что пришлось искать другой вариант.
- Раз тебе, девка, тут не глянулось, пошли к Могилёвке, только хлопчик у неё ненормальный, не бойся, тихий он.
В чистенькой хате у окна стоял мальчик лет десяти, красивый мальчик. Но у детей в этом возрасте лица – открытая книга, а он был нечитаем.
- Такое у нас горе, - сказала Могилёвка, - всё понимает, и говорить, и писать, и читать может, не думай, Наталля, не дурной он, и по арифметике в школе хвалят, а не дозваться до него, дочка с зятем не пили не курили, что ж нас так бог наказал. Пусть бы нас грешных – что ж он дитятко наказал.
С утра до часов трёх мы убирали лён, потом свободны. В заезде том я мало кого знала и узнавать поближе не стремилась, так что брала книгу и уходила в лес за деревней. Лес - сосновый, незахламленный, просторный, в нём всегда было светло, даже без солнца. Там прекрасно лежалось, читалось, смотрелось в небо, думалось и совсем не страдалось.
Через пару дней Могилёвка спросила: - Ты, Наталля, за ягодами ходишь? Покончались ягоды, жменьку за час соберёшь. Просто гуляешь? Так возьми Колю с собой, он просится, а мне и не выбраться. Он от тебя ни на шаг не отойдёт.
Идея эта меня совсем не вдохновила, но отказать язык не повернулся.
Мальчик шёл за мной как привязанный, а я понятия не имела, что с ним делать. И тогда сказала: - Давай, Коля, садись, а я тебе почитаю.
Обычно он не реагировал на слова, но тут как будто понял, сел рядом.
Глядел в сторону, но могу поклясться, что слушал.
Я читала часа два, всё подряд.
Несколько раз он поворачивался ко мне, заглядывал в книгу, как будто просил прочесть ещё раз - державинского Снигиря, Кедрина – про приданое и про Саади, Сельвинского про нерпу, что тихо дышала в ухо словно больной ребёнок, ещё что-то, сейчас не вспомнить.
Мы ходили с ним в лес каждый день, я читала, он слушал, потом гуляли, наблюдали за муравьиной дорогой, ждали, не выберется ли кто-нибудь из норы, лиса, например, но никто не появился. Однажды к нам выкатился ёж, я считала, что ежи – ночные животные, но этот был то ли гулякой, то ли нонконформистом, обфыркал нас, развернулся и потопал по своим делам. Мы шли за ним до тех пор, пока он не забурился к непролазные кусты и активно там зашебуршился, а когда вернулись на поляну, Коля начал подбирать какие-то прутики, листья, шишки, вывалил всё это добро на старый пень, перекладывал с места на место. Нам пора уже было домой, я подошла поближе и вот честное слово – потеряла дар речи. Потому что на пне сидел ёж. Из веточек, мха, прочего лесного хлама, с черничинами вместо глаз. Живой и недовольный.
Если это умственная отсталость, то что-то в нашем мире неправильно.
По дороге домой я попросила: напиши мне про наши прогулки, на память, а то я скоро уеду. Но он уже снова ушёл в скорлупу, закрылся.
Назавтра я вернулась с работы, хозяйка сказала, что приезжал зять, забрал Колю, на море поедут, сдалось им это море, только деньги тратить.
А на своей кровати я нашла тетрадный листок, на котором прекрасным каллиграфическим почерком, без единой ошибки было написано:
Ёж ушёл в лес.
Все ежа любили.
Я потеряла этот листок.