Сказки на новый лад 3.

Я думаю, все-таки тот мальчишка из соседней деревни
был дурак и паникер. Многие до сих пор считают
его лгуном, но это несправедливое обвинение, он
все время говорил правду, я точно знаю. Волки у них
на околице часто крутятся, наверняка мальчишка
видел, как мелькают в зарослях серые хвосты, но —
бежать, вопить, звать на помощь? Ни ума, ни выдержки,
ни чувства собственного достоинства, позорище.
Неудивительно, что все так печально закончилось.
Сожалею, но тут уже ничего не изменишь.
Когда очередной мальчишка теряет голову при виде
серого хвоста и начинает бегать с воплями: «Волки,
волки!» — обычно он говорит правду. Яне одобряю
такого поведения, но я им верю. В наших краях полно
волков, я вижу их очень часто, да что там, почти всегда,
почти везде. Вот и сейчас несколько пар внимательных
глаз следят за мной из зарослей. То ли их
так много развелось в наших краях, то ли воображение
мое разыгралось не на шутку. Не то чтобы я себе
не доверяю, просто допускаю возможность, что некоторых
волков не видит никто кроме меня. Что, впрочем,
не мешает серым хищникам таскать овец, стоит
мне отвернуться.
Поэтому я стараюсь не отворачиваться.
Помощь мне не помешала бы, но ждать ее особо
неоткуда. Кто видит волков, тот их и гоняет, а значит,
это моя работа, я — последняя инстанция. Если
смогу — отобьюсь, а не смогу — что ж, наймут нового
пастуха. Наверное. А как еще. Всегда находится
кто-то, способный разглядеть в зарослях цветущего
шиповника волчий хвост.
А когда мне становится совсем невмоготу, потому
что волки везде, вы понимаете, абсолютно везде,
не только в зарослях за околицей, они бродят по улицам, заходят в дома, даже в моей спальне прячется
невидимый пока, но зубастый зверь, выжидающий
удобного момента, чтобы вонзить клыки в беззащитное
горло моего сновидения, — я не стану кричать
и звать на помощь, это бессмысленно. В такие черные
дни я беру в руки перо, пишу на клочке бумаги:
«Волки, волки!» — кладу письмо в бутылку, запечатываю
ее сургучом и кидаю в море. Если мне очень повезет,
кто-нибудь, когда-нибудь, годы спустя, разберет
мои каракули и помолится за меня.
Но это — всё.