Новенький

Новенький не понравился нам сразу. Младше нас, но крупный, толстый, с круглой бритой головой, по которой мы определили, что у него сотрясение мозга. "У кого сотрясение мозгов, тем сразу бошки бреют. А то под волосьями хуй поймешь чего" - авторитетно объяснил старший по палате - маленький, кривоногий молдаванин. Сын директора винзавода, он уже второй год лежал в хирургии и видел много чего. Ему удлиняли росшие колесом от рождения ноги.
- Слышь, ты, как тебя звать?
- Дима...
- Ты откуда ебнулся, Дима?
- Что?
- Откуда упал, спрашиваем?
- С дерева...
- А чего ты туда полез?
- Воздушный шарик снимал...
Га-га-га-га-га! Вся палата ржала. Двенадцатилетние ветераны советской медицины, на которых врачи-коновалы оттачивали новейшие методы хирургического вмешательства, катались по кроватям и хохотали.
- Шарик снимал...
- Ну, мудила...
Новенький посмотрел на это своими круглыми телячьими и глазами и неуверенно улыбнулся. Потом спросил:
- А когда здесь родителей пускают? Ко мне мама должна прийти.
- Придет твоя мама, не ссы...
- Шоколадку принесет...
- Нет, ни хуя не принесет. Ему худеть надо!
- Точно. А то деревце сломал. Дима, ты дерево сломал?
Так мы подъебывали новенького еще долго. В палате было пятнадцать пацанов, лет по одинадцать - двенадцать. Почти все лежали в больнице по полгода и больше, часто месяцами не вставая с кровати. Все были слабые и злые, всем хотелось достать домашнего уебана, пухлого маменькиного сынка. Новенький не реагировал на подъебки, лежал, укрывшись одеялом.

Наша неприязнь переросла почти в ненависть, когда мы увидели его мать. Маленькая, худая, востроносая, с пышной прической из завитых обесцвеченных волос, она прямо-таки обожала своего сыночка. Она приходила к нему каждый день, приносила горы фруктов и игрушек. Она читала ему вслух книжку про Муми-тролля. Она сидела с ним допоздна, потому что он скучал и плохо засыпал. Часто, уже после отбоя, когда в палате гасили свет, мы слышали, как она что-то шепчет ему на ухо. Я лежал на соседней кровати и разбирал отдельные слова. "Зайчики, зайчики..."

И вот в один прекрасный день она не пришла. Радости нашей не было предела. Каждые пять минут мы ехидно-вежливо спрашивали его: "Дим, а мама - то твоя где? Что - то не идет." Он закрывал книжку про Муми-тролля и отвечал: "В обед точно придет. Обещала." Он, похоже, был рад что мы начали разговаривать с ним .
В обед похлебали холодный прозрачный рыбный суп, съели серую вязкую котлету с картофельным пюре. Потом новенького увезли на рентген. Как только каталка угрохотала по коридору, в палату вошла сестра - хозяйка, краснорожая, кривая баба Зина. Она встала на пороге, обвела нас единственным рабочим глазом и прогудела:
- Вы... Это... Диму не очень задевайте. У него мать вчера умерла. Сердечный приступ... И не говорите ему ничего пока.
Баба Зина помолчала, видно хотела что-то добавить. Но потом махнула рукой и сказала просто:
- Добегалась на двух работах, коза...

Он оказался крепким парнем, этот Дима. Крепче, чем мы думали. В первый день дочитывал свою книжку. Весь второй день по нашей просьбе пересказывал ее нам, взахлеб, путаясь в именах, счастливый от того, что вся палата слушает его с напряженным вниманием. На третий день собирал для нас машины и самолеты из своего шикарного югославского конструктора. Уснул быстро, почти не ворочался. И только в четверг, после завтрака, отставив тарелку с липкой кашей, в первый раз спросил:
- Почему же моя мама не идет?

Выписали нас в один день. Мы сидели в холодном, обложенном кафелем приемном покое и ждали своих документов. В тамбуре хлопнула входная дверь. Дима вцепился в пакет, куда были бестолково понапиханы книжки, игрушки, одежда и недоеденные яблоки. Дверь открылась и в приемный покой вошла молодая татарка в казенном синем ватнике. Она достала из-за пазухи тощую серую папку, полистала в ней какие-то бумажки, потом улыбнулась мне (полон рот золотых зубов) и спросила:
- Ты что ли Иванов Дмитрий Иванович?
- Он. Я кивнул на Диму.
- Что ж ты молчишь... Ладно, прощайся с товарищем и поехали. Нам надо к ужину успеть. А то будешь холодное хлебать. На-ко, одень - И она накинула ему на плечи свой ватник. Он взял свой пакет и засеменил за ней. А я вытер о тренировочные штаны потные, дрожащие ладони. Потом взял костыли и вышел на крыльцо. Темно - зеленый "батон" с красным крестом на борту уже выезжал из ворот больницы.