История
7. Три операции подряд. Полугодовой восстановительный курс. Её бледное
истончившееся лицо, через силу улыбающееся тебе сквозь нечистое стекло
больничного окна.
Ещё одна операция. Ещё.
Сегодня в гулком облупленном холле неэлитной гинекологии сердце твоё едва не
лопнуло. От жалости, от невозможности помочь, от осознания того, что самого
дорогого тебе человека регулярно скоблят и режут.
…смотрел на неё и чувствовал себя похотливым скотом и сладколюбивой подлой
гнидой, потому что даже в этой мрачной атмосфере чувствовал, что хочешь хочешь
хочешь её, а кто виноват, что ваша сказка кончилась на второй неделе медового
месяца, и беспощадная физиология часто стоит выше здравого смысла.
Идёшь из больницы домой уныло дрочить, и осознание того, что делать это наверное
придётся всю оставшуюся жизнь, несмотря на то, что усечённая в своей сути
любимая будет рядом, вгоняет в слякоть депрессии.
- Слышь, дядя, дай что ли прикурить скучающей девушке.
Оборачиваешься на голос и останавливаешься, сражённый.
Растрёпанная, бухая, но от этого ещё более притягательная выпускница в коротком
школьном платье, по воле насмешливой судьбы похожая на твою искромсанную
любимую, словно сильно помолодевший, распутный клон.
Вынимаешь зажигалку, а она, прикурив, спрашивает:
- Дядя, ты меня не хочешь в гости позвать? Дождь щас, кажеца, будет. Или у тебя
жена?
(вожделенный с восьмого класса одноклассник предпочёл другую, мстить ему,
гандону, мстить. Ты у неё уже второй за этот вечер (ещё был учитель физики,
охуевший от сбывшейся мечты), она пьяная, пизде не хозяйка (а в случае с
учителем ещё и жопе), да и месть сладка до горечи, ёбаный юношеский
максимализм).
Ты, как зачарованный говоришь:
- Жены щас нету. Пошли.
Не прелюбодействуй.
8. Бесплатная медицина сама похожа на болезнь. И пахнет так же.
Дед старый никому не нужный зэк, подыхающий в диких муках на больничной койке.
Каждый визит к нему так же мучителен, как и нравственно необходим.
Выход есть, но тёртый врач не поддаётся ни угрозам, ни уговорам.
- Я же не могу вам родить это лекарство. Или вы хотите, чтоб я за свои деньги
его покупал? Мы и так помогаем ему, чем можем, но без циклоэтанола…
А у тебя всё стоит перед глазами весёлый, бесшабашный дед, обвешанный
татуировками, в далёком, смутно-приторном детстве тщательно учащий тебя
драться:
- Запомни, пупок – яйца, кадык и печонку прикрывай. В остальные места если
попадут – похуй, почти не больно.
- Ты чему это ребёнка учишь? – ворчит бабушка.
- А ты не лезь. Внучек на жизнь натаскивать будешь. Я лучше знаю, чего мужику
знать надо.
Едешь поздно вечером ни с чем от зажиточных родственников, и рядом с тобой в
пустынном вагоне метро наглухо осоловелый толстяк всё наваливается на тебя,
засыпая. К дорогому перегару не подходит слово «разит». Пахнет.
Толстяк, наконец, засыпает у тебя на плече, роняет с колен пухлую барсетку
коричневой кожи.
Ты воровато оглядываешься. Никто (сивая отёчная бомжиха с оплывшими завистливыми
глазами не в счёт) не смотрит. Поезд, замедляясь, подъезжает к станции.
Не укради.
9. Как ему удалось передать маляву для тебя осталось загадкой. Но факт, плохо
одетая, состоящая из горестных глаз и убогости приземистая женщина, принесла
тебе убористо исписанную четверть замусоленного тетрадного листка.
«Братишка, салам. Бабе этой денег дай нормально. Я с её мужем чалюсь, горем
вязаны, сможешь если – передай кайфануть чёнить, она втечении недели ещё сможет
это сюда протащить, потом всё, борода. Ты уж там подсуетись, кентила, ладно? По
делу расклад такой: я беру всё на себя, ты вообще не при делах, понял, не
кипишись ничего конкретного на тебя у мусоров нет, один голос терпилы нихуя не
значит, помнишь, там темно было как у негра в заднем кармане брюк. А если ты
впишешься, мы по группе оба конкретно встрянем. Отпирайся, даже если мент будет
сверлить, что я сознался. Года четыре вхуярят, факт, так что когда на зону
попаду - грей по-человечьи. Адрес скажут тебе. Ментам можешь даже сказать, что
когда я всё это готовил, тебе, мол, хвастался. Суровая блядь штука получилась,
но один хуй – ты классно всё придумал, жалко, что не вышло».
Не возводи ложного свидетельства на друга твоего.
10. Свадьба, всеобщий синюшный угар. Мутное нарастающее веселье. Ты танцуешь с
невестой, блять, какая же она красивая, но ты не жених, а всего лишь свидетель,
и красная лента, и мятый костюм.
Жених уже второй час в ванной, охуел от свалившегося счастья до рвоты, а ты
танцуешь с ней уже четвёртый танец подряд, и всё твердишь себе, что баба друга –
это святое, но хуй-то не слышит, упирается ей в низ живота и уже даже само слово
«святое» кажется тебе смешным, а она, сука, всё прижимается и трётся…
Не возжелай жены ближнего твоего.
Жизнь, смех, страх. Улыбка, перерастающая в гримасу боли и наоборот. Прощение
всех и себя тоже, и ведь всегда есть за что…
1. Я господь твой и не будет тебе богов других, кроме меня.
(с) Стройбатыч
истончившееся лицо, через силу улыбающееся тебе сквозь нечистое стекло
больничного окна.
Ещё одна операция. Ещё.
Сегодня в гулком облупленном холле неэлитной гинекологии сердце твоё едва не
лопнуло. От жалости, от невозможности помочь, от осознания того, что самого
дорогого тебе человека регулярно скоблят и режут.
…смотрел на неё и чувствовал себя похотливым скотом и сладколюбивой подлой
гнидой, потому что даже в этой мрачной атмосфере чувствовал, что хочешь хочешь
хочешь её, а кто виноват, что ваша сказка кончилась на второй неделе медового
месяца, и беспощадная физиология часто стоит выше здравого смысла.
Идёшь из больницы домой уныло дрочить, и осознание того, что делать это наверное
придётся всю оставшуюся жизнь, несмотря на то, что усечённая в своей сути
любимая будет рядом, вгоняет в слякоть депрессии.
- Слышь, дядя, дай что ли прикурить скучающей девушке.
Оборачиваешься на голос и останавливаешься, сражённый.
Растрёпанная, бухая, но от этого ещё более притягательная выпускница в коротком
школьном платье, по воле насмешливой судьбы похожая на твою искромсанную
любимую, словно сильно помолодевший, распутный клон.
Вынимаешь зажигалку, а она, прикурив, спрашивает:
- Дядя, ты меня не хочешь в гости позвать? Дождь щас, кажеца, будет. Или у тебя
жена?
(вожделенный с восьмого класса одноклассник предпочёл другую, мстить ему,
гандону, мстить. Ты у неё уже второй за этот вечер (ещё был учитель физики,
охуевший от сбывшейся мечты), она пьяная, пизде не хозяйка (а в случае с
учителем ещё и жопе), да и месть сладка до горечи, ёбаный юношеский
максимализм).
Ты, как зачарованный говоришь:
- Жены щас нету. Пошли.
Не прелюбодействуй.
8. Бесплатная медицина сама похожа на болезнь. И пахнет так же.
Дед старый никому не нужный зэк, подыхающий в диких муках на больничной койке.
Каждый визит к нему так же мучителен, как и нравственно необходим.
Выход есть, но тёртый врач не поддаётся ни угрозам, ни уговорам.
- Я же не могу вам родить это лекарство. Или вы хотите, чтоб я за свои деньги
его покупал? Мы и так помогаем ему, чем можем, но без циклоэтанола…
А у тебя всё стоит перед глазами весёлый, бесшабашный дед, обвешанный
татуировками, в далёком, смутно-приторном детстве тщательно учащий тебя
драться:
- Запомни, пупок – яйца, кадык и печонку прикрывай. В остальные места если
попадут – похуй, почти не больно.
- Ты чему это ребёнка учишь? – ворчит бабушка.
- А ты не лезь. Внучек на жизнь натаскивать будешь. Я лучше знаю, чего мужику
знать надо.
Едешь поздно вечером ни с чем от зажиточных родственников, и рядом с тобой в
пустынном вагоне метро наглухо осоловелый толстяк всё наваливается на тебя,
засыпая. К дорогому перегару не подходит слово «разит». Пахнет.
Толстяк, наконец, засыпает у тебя на плече, роняет с колен пухлую барсетку
коричневой кожи.
Ты воровато оглядываешься. Никто (сивая отёчная бомжиха с оплывшими завистливыми
глазами не в счёт) не смотрит. Поезд, замедляясь, подъезжает к станции.
Не укради.
9. Как ему удалось передать маляву для тебя осталось загадкой. Но факт, плохо
одетая, состоящая из горестных глаз и убогости приземистая женщина, принесла
тебе убористо исписанную четверть замусоленного тетрадного листка.
«Братишка, салам. Бабе этой денег дай нормально. Я с её мужем чалюсь, горем
вязаны, сможешь если – передай кайфануть чёнить, она втечении недели ещё сможет
это сюда протащить, потом всё, борода. Ты уж там подсуетись, кентила, ладно? По
делу расклад такой: я беру всё на себя, ты вообще не при делах, понял, не
кипишись ничего конкретного на тебя у мусоров нет, один голос терпилы нихуя не
значит, помнишь, там темно было как у негра в заднем кармане брюк. А если ты
впишешься, мы по группе оба конкретно встрянем. Отпирайся, даже если мент будет
сверлить, что я сознался. Года четыре вхуярят, факт, так что когда на зону
попаду - грей по-человечьи. Адрес скажут тебе. Ментам можешь даже сказать, что
когда я всё это готовил, тебе, мол, хвастался. Суровая блядь штука получилась,
но один хуй – ты классно всё придумал, жалко, что не вышло».
Не возводи ложного свидетельства на друга твоего.
10. Свадьба, всеобщий синюшный угар. Мутное нарастающее веселье. Ты танцуешь с
невестой, блять, какая же она красивая, но ты не жених, а всего лишь свидетель,
и красная лента, и мятый костюм.
Жених уже второй час в ванной, охуел от свалившегося счастья до рвоты, а ты
танцуешь с ней уже четвёртый танец подряд, и всё твердишь себе, что баба друга –
это святое, но хуй-то не слышит, упирается ей в низ живота и уже даже само слово
«святое» кажется тебе смешным, а она, сука, всё прижимается и трётся…
Не возжелай жены ближнего твоего.
Жизнь, смех, страх. Улыбка, перерастающая в гримасу боли и наоборот. Прощение
всех и себя тоже, и ведь всегда есть за что…
1. Я господь твой и не будет тебе богов других, кроме меня.
(с) Стройбатыч
Источник: (с) Стройбатыч
0
201